Эгон Киш "Сотрудничество с Чарли Чаплином"

Известно, что во время съемок "Огней большого города" тяжелее всего далась Чаплину сцена знакомства Бродяги и слепой цветочницы. Эту сцену можно назвать краеугольным камнем всей картины, и все же Чаплин долго не мог найти к ней правильный подход. Свидетелем этих творческих мук стал чешско-немецкий писатель и журналист Эгон Эрвин Киш, посетивший студию Чаплина в 1929 году. Ниже вашему вниманию предлагается отрывок из его воспоминаний.

---

Эгон Киш
Сотрудничество с Чарли Чаплином*

<...> О нет. Не в уединении, я вижу очень много друзей, в особенности Чарли Чаплина и Дугласа Фэрбенкса. Чаплин – замечательный человек, хотя он, к сожалению, не отвечает на письма. Он – социалист и встречается с радикалами, что вызывает большое возмущение в известных кругах. Я знаю историю его жизни и его брака. Все было иначе, чем писали. У Чарли была предвзятая идея: он был убежден, что для каждого человека где-нибудь на свете припасена идеальная женщина, также и для него. С этого пункта его нельзя сбить. Но он совершенно излечился от мысли, что можно – до того как найдется эта идеальная женщина – жениться на неидеальной... Мы, собственно, могли бы пока заглянуть к нему, хотите?

Конечно, я хотел этого, ибо Чаплин один из тех праведников, ради которых Америка еще должна быть сохранена от судьбы Содома и Гоморры.

Второй праведник – это тот человек, который задал мне вопрос о Чаплине. Это Эптон Синклер. <...>

Я сказал Синклеру, что уже давно выражаю желание попасть к Чаплину, но еще вчера «великие люди» киноискусства говорили мне, что все их попытки познакомиться с Чаплином закончились неудачей и что все обитатели Голливуда, которые хвастаются тем, что являются первейшими друзьями Чаплина, на самом деле в лучшем случае видели его когда-нибудь, когда он ужинал в ресторане Генри.

– Да, его, конечно, чрезвычайно осаждают посетители, – сказал Синклер, – больше ста человек в день приходят к нему со всевозможными предложениями, с выражениями симпатии и удивления, с просьбой только поглядеть на него, со всевозможными проектами и попытками получить от него подачку.

Синклер тормозит свой автомобиль на углу Longpré Avenue и La Brea Avenue перед группой домиков с красными крышами. Трудно предположить, что в этих домиках таится что-то особенное, меньше всего – что это киноателье; обычно киноателье в Голливуде – гигантские каменные строения с решетчатыми воротами, привратниками у ворот, весь фасад зданий испещрен кинорекламой.

Здесь на крошечной металлической дощечке выгравировано: «Студия Чаплина». Мы входим в бюро, то есть мы направляемся к барышне, которая попеременно работает на коммутаторах телефона и над выполнением корреспонденции. Мы идем дальше во двор, в настоящий двор, на котором расположены фильмовые сооружения. Где-либо в другом месте это не был бы двор, а если бы и был таковым, то он назывался бы «Stage № 35», вход во двор был бы запрещен посторонним лицам, а у входа в величественной позе стояли стражи.

Двое мужчин здороваются с Синклером и рассказывают, что только что происходила съемка. Вдруг один из них говорит:

– Вот идет босс.

Босс! Старик! Шеф! Мы оборачиваемся лицом к боссу, к Чарли Чаплину. Если бы он появился по крайней мере в приличном костюме, – как это подобает боссу, шефу, старику, – то в те промежутки времени, когда он – не босс, не шеф, не старик, – он мог бы являть образ того печального бродяги с его комическими затеями, которого мы так любим в Чаплине. Но он и сейчас подходит к нам в заплатанных, обвислых штанах, в заплатанных огромных ботинках, со съехавшим набок галстуком и расходящимся пиджачком. Он только что вернулся с работы, он босс, которому приходится постоянно работать.

– Алло, Эптон! – кричит он еще издалека. – Удивительно, что вы вдруг вздумали меня посетить!

Синклер сообщает ему что-то по поводу гостя, которого он привез с собой.

– Это превосходно! – воскликнул живой, оригинальный Чарли Чаплин в собственной персоне и пожимает мне руку.

Чаплин и Эгон Киш на студии

Он ругается, проклинает свою работу, которая плохо продвигается. Он крутит новый фильм «City Lights» («Огни большого города»). Но теперь вновь заминка, работа на мертвой точке.

– Шут его знает, мы не в состоянии сдвинуться с места... Может быть, вы мне поможете, ребята?

Да, мы, ребята, хотим помочь Чарли Чаплину.

Перед нами не совсем тот Чарли Чаплин, которого мы знаем по кино. Он, правда, только что вернулся с работы, но он не в процессе работы, или, вернее, он в данную минуту не играет. Недостает его шляпы, приплюснутой твердой фетровой шляпы, недостает бамбуковой тросточки и черных усиков под носом. Кроме того, его сапоги совсем не так чрезмерно велики и совсем не так чрезмерно смешны, как это кажется на экране. Это, конечно, потрепанные, залатанные, драные, может быть, даже слишком большие, но все же обыкновенные ботинки, и только великое искусство босса могло придать им такие комические размеры.

Теперь, когда он с нами, «его помощниками», торопится в мастерскую, его сапоги совсем не бросаются в глаза и Чарли отнюдь не производит впечатления человека с плоскими ступнями ног. Он носит роговые очки: он так дальнозорок, что без них не в состоянии подписать свое имя.

На середину его лба спадают две пряди серебра. На затылке, в том месте, где волосы вновь отрастают, они тоже седые.

– Вы дали бы подстричь свои волосы, – сказал я осторожно Чарли спустя несколько дней.

Но он не делает секрета из того, что красит волосы.

– Вы видите, я теперь уже больше не интересуюсь этим. Отрастающие белые волосы я не крашу вновь. Баста! К сорока годам я буду вновь таким же седым, каким я был к тридцати пяти.

– Что поделывает теперь ваша жена?

– Не знаю, – замечает он с деланным равнодушием, – но у меня двое детей, и эти дети у нее.

Мы в мастерской, где демонстрируются картины. Пока налаживают аппарат, Чарли Чаплин играет на фисгармонии песенку «Виолетера», напевая при этом несуществующие испанские слова. Он приглашает меня прийти к нему на дом, там он будет играть на органе до тех пор, пока у меня зайдет ум за разум.

– Правда, ребята?

Ребята подтверждают, как этого желает босс, что у него в доме имеется большущий орган, на котором он играет очень громко и бурно, не обращая внимания на то, приятно это или неприятно посетителю.

– Я играю ужасно хорошо, – смеется Чаплин, – но вы ни черта не понимаете в моей музыке.

Ребят, которые, впрочем, называют Чаплина по имени – «Чарли», – двое: это Гарри Крокер и Генри Клайв**.

Гарри Крокер – молодой американец, в фуфайке и с юмором; он представлял в картине «Цирк» плясуна, одетого во фрак, на канате и счастливого соперника Чарли. Кроме того, он играл клоуна, которого надувает Чарли, и еще несколько аналогичных ролей. Генри Клайв старше, ему сорок восемь лет; он проделал серьезную карьеру фокусника в американских провинциальных варьете. Третий из ребят – тоже Генри. Сегодня он отсутствует. Но это – редкое исключение. Вообще же нельзя быть у Чаплина в студии, чтобы не застать там широкого, пузатого мистера Генри Бергмана, восседающего в таком же широком и пузатом кресле. Ночью, однако, мистер Бергманур (так мы его будем называть вместо мистера Бергмана, ибо он чистокровный мадьяр) сам становится боссом, обладателем ресторана на одном из бульваров Голливуда, ресторана, в котором встречаются только знаменитости и те, кто жаждет узреть знаменитостей. Этого ресторатора, Бергмана, Чаплин сам породил и подарил ему на зубок свои каждодневные вечерние посещения, за которые Бергман со своей стороны платит ему ежедневными посещениями.

Черное кожаное кресло, четыре деревянных стула и фисгармония составляют весь инвентарь демонстрационного зала. Чаплин принуждает меня сесть в кожаное кресло, но так как я отклоняю его любезность, он, видимо довольный, усаживается в него с поджатыми ногами, – это, должно быть, его привычное место.

Сейчас пустят фильм. В данное время готова только четвертая его часть, около четырехсот футов, из которых часть придется заменить, часть отрезать. Фильм пущен.

При сцене с цепочкой от часов (смотри ниже) я громко смеюсь. Но кто-то кладет мне руку на колени, давая понять, что нельзя смеяться. Кто это решается посягать на мое естественное право смеяться как сумасшедшему при виде сумасшедшей выходки Чарли? Это он, Чарли Чаплин, который сидит возле меня. Фильм еще не готов, мы ведь должны «помогать», мой смех так же неуместен, как была бы неуместна улыбка бедного Чаплина, когда он в «Цирке» должен заучивать шутки клоуна.

– Замечательно! – шепчем мы после того, как этот отрывок фильма промелькнул перед нами и в зале опять стало светло.

Но босс протестует:

– Можете ли вы мне рассказать, что, собственно, вы видели на экране?

– Конечно. Весьма готов. Итак, девушка продает на улице цветы. В это время приходит Чаплин...

– О нет, еще нет...

– До того приходит господин и покупает цветок...

– Господин? Что за господин?

– Господин, смахивающий немного на Адольфа Менжу...

– Да, элегантный господин с дамой. Это очень важно. А дальше?

Чаплин удаляется за угол. Он видит вделанный в стену водопроводный крюк и снимает перчатку, чтобы начерпать воды. Но он не снимает перчаток сразу, он стягивает каждый палец перчатки отдельно. Одного пальца не хватает. Он нагибается, ищет его и не находит.

– Вот видите, Чарли! – кричит торжествующе Гарри Крокер.

– Нет, в этой картине не все ясно. Мы пустим ее еще раз. (Он объясняет мне, что ошибочно начинать стягивать перчатку как раз с недостающего пальца, искать этот недостающий палец на земле и лишь затем стягивать остальные пальцы.)

Чарли берет кружку...

– Понимаете ли вы, что я хочу представить?

– ??

– Разве я на этот раз не выгляжу несколько иначе, чем всегда?

– Да, на вас галстук бабочкой и перчатки. Вы как будто на этот раз хотите изобразить более франтоватого бродягу? Не правда ли? Об этом свидетельствует и эпизод с кружкой.

– Пожалуйста, изложите и его.

– Чаплин берет кружку, которая висит на цепочке. Цепочка ложится на живот Чаплина, он замечает, что это была бы замечательная часовая цепочка, и пытается, в то время как пьет воду, отцепить ее от стены (см. выше). Это ему не удается. Раздосадованный, он опять ковыляет к цветочнице. Девушка предлагает ему...

– Погодите, погодите, вы что-то пропустили.

Чаплин смотрит на меня и на Синклера пронзительным взглядом со страхом, чуть ли не с мольбой... «Вы что-то пропустили!»

Но нет, мы никак не можем вспомнить, что мы пропустили.

– Ведь в это время подъезжает автомобиль!

Да, конечно, подъезжает автомобиль, из него выходит господин, проходит мимо Чаплина, Чаплин, как обычно, раскланивается с ним.

– Что же дальше происходит с автомобилем?

– Не знаю, – отвечаю я.

Эптон Синклер говорит:

– Мне кажется, автомобиль едет дальше.

– К черту, к черту! – бормочет Чаплин. – Все испорчено.

Его помощники тоже в подавленном настроении.

Я продолжаю рассказывать дальше о том, что произошло. Девушка дает Чаплину цветок, цветок падает на землю, оба одновременно нагибаются. Чаплин подымает цветок, но продавщица продолжает искать, она все еще продолжает искать, несмотря на то, что Чаплин ей протягивает цветок. Тут он замечает, что девушка слепа. Он покупает цветок и удаляется.

Чтобы убедиться в том, что девушка действительно слепа, он вновь подкрадывается к ней...

– Нет, нет, он не подкрадывается.

Он подходит во второй раз очень быстро, как если бы он торопливо проходил мимо, но задерживается и, топчась на одном месте, постепенно заглушает звук шагов. Потом он тихо, на кончиках носков, возвращается обратно и садится возле девушки. Девушка тем временем опрыскивала цветы и как раз стала выливать воду из ведра – прямо Чаплину в лицо. Он, крадучись, уходит и возвращается в третий раз. Он опять покупает цветок. Девушка хочет приколоть ему цветок и в это время нащупывает в его петлице цветок, который она уже раньше ему продала. Ей становится ясно, что этот человек вернулся сюда ради нее. Чаплин говорит ей, что вторая петлица свободна, но она возражает, что нельзя в обеих петлицах иметь по цветку. Он просит ее взять от него этот цветок. Она прикрепляет его к своей груди.

– ...И...

– ...Она влюбилась...

– В кого?

– В Чаплина...

– К черту! К черту!

– ??

– Разве вы не заметили, что кто-то прошел мимо?

– Нет, я по крайней мере не заметил...

– К черту, к черту! Разве вы не видели вновь автомобиль? И господина в нем?

– Нет.

– А вы, Эптон?

– Нет, не видел.

В полном отчаянии Чаплин закрывает лицо руками, являя собой образ неутешного горя на черном кожаном фоне. Его помощники тоже понурились. В чем жe дело? Что за беда в том, что я, случайно заглянувший иностранец, не в состоянии понять его gag, его выдумки?!

О, это больше чем gag, это основная идея его фильма, которая, однако, абсолютно неясна и провалилась. Это следует из моего же рассказа. Улица – одна из элегантных улиц, господин – первый покупатель, и его дама – как бы символы этой элегантности. Господина, вылезшего из автомобиля, продавщица цветов принимает за того, кто купил у нее цветок и возвратился ради нее еще раз. Автомобиль все это время – мы этого вовсе не заметили – стоял на углу.

Как раз в то мгновение, когда слепая продавщица по просьбе Чаплина прикалывает себе второй цветок, возвращается господин и садится в автомобиль. К нему, к этому богатому человеку с автомобилем, в девушке просыпается любовь. Чаплин должен подметить эту ошибку и на протяжении всей картины разыгрывать роль богатого поклонника; он крадет деньги для лечения слепой девушки, вносит их доктору, его арестуют, он отбывает наказание и вновь встречает эту девушку. Девушка видит е г о в первый раз и, не догадываясь, кто он, смеется над ним, так как он имеет очень комичный вид, он выглядит так, как выглядит Чаплин...

Но если публика не в состоянии уловить трагическое qui pro quo, если она не реагирует мгновенно на потрясение Чаплина, осознавшего свою нищету, на его мгновенное решение совершить подлог, воровство во имя этого превращения, во имя своей любви, во имя ее любви, – если публика не в состоянии все это интуитивно охватить, тогда картина провалилась.

– Мы должны все крутить заново.

И вот начинается серьезная, трудная, мучительная работа драматургии и режиссуры для преодоления этой детали. Почти восемь дней продолжались эти искания, и даже по ночам, полным веселья и задора, Чарли вдруг спрашивал: «А что если бы мы поступили с девушкой-цветочницей так?..»

Много книг написано об актерах, мимике, режиссерах, о драматическом народном искусстве; почему никто еще не пытался при помощи стенограммы или диктофона закрепить образ Чарли Чаплина за работой?

Восемь дней подряд репетировалась эта сцена: каждый из нас представлял несчетное число раз продавщицу цветов (реже всех Вирджиния Черрил, которая ее сыграет в картине), каждый из нас представлял господина в автомобиле, каждый из нас был шофером, открывающим дверцу автомобиля, но Чарли Чаплин всегда оставался Чаплином и отдавался полностью, чтобы испытать любую попытку, полную надежд и отчаяния.

«А что если бы...» – так всегда начиналось. Кто-нибудь, воодушевленный своей мыслью, вскакивает и начинает расставлять других.

Скоро становится ясна драматургическая нелепость первоначальной ситуации: публика ни в коем случае не в состоянии уловить то обстоятельство, что девушка принимает Чаплина за господина, выходящего из автомобиля; ведь она еще не знает, что продавщица цветов слепая. Поэтому следовало бы сначала показать публике, что она слепая. Но Чаплин именно этого не хочет, он и публика должны в одно и то же время сделать это трагическое открытие.

Нельзя ли сцену с автомобилем провести настолько впечатляюще, чтобы публика запомнила об автомобиле? А что если бы... Господин выходит из автомобиля и говорит: «Шофер, подождите меня здесь». Чаплин вежливо закрывает дверцы, девушка делает несколько шагов по направлению к автомобилю...

Или так: господин идет позади Чаплина, останавливается и закуривает папиросу, так что Чаплин думает, что цветок, предназначавшийся для господина, протянут ему.

Или, может быть, господин с автомобилем должен быть менее бесцветным, может быть, из автомобиля самодовольно выскакивает обращающий на себя внимание своей красотой молодой человек? Правда, девушка не видит его, но его видит и примечает публика и делает вывод: да, этот должен привлечь внимание девушки! Публика видела бы то, что девушке лишь грезилось.

Или если бы девушка, слепота которой уже обнаружилась, сказала Чаплину по поводу второго цветка: «Дайте этот цветок вашему шоферу!»

– А что если бы Чаплин подсаживал господина в автомобиль, а продавщица пыталась передать второй цветок через окошко автомобиля, но натолкнулась на стекло и оказалось бы, что это не окошко, а открытая дверца, за которой стоял бы Чаплин?

– Замечательно, замечательно! – кричит Чаплин и пытается прорепетировать это предложение. И действительно, как великолепно он сыграл эту сцену, но внезапно он вскакивает на свое кресло и тут же опускается в него. – Нет, это невозможно! Я ведь не могу изображать лакея, когда за минуту до того меня потрясла слепота девушки и я влюбился в девушку.

– А что если бы господин сказал (текст титров): «Шофер, поезжайте домой!» или – «В «Риц-Карлтон»!» – и девушка увидела бы себя рядом с ним в роскошном дворце или в вестибюле отеля?

– Ради бога. Только никаких видéний!

– А что если девушка слепая будет глядеть вслед удаляющемуся автомобилю как бы сквозь Чарли в пространство... Тут-то Чарли внезапно осеняет мысль, что она принимает его за того богача. Надо бы при этом показать автомобиль, как он заворачивает за один угол, а потом и за другой, за третий, и в промежутках – девушку, глядящую ему вслед. Правда, ни один человек не может проследить глазами за автомобилем, заворачивающим сперва за один угол, а затем за другой, но она это может сделать: ведь о н а слепая.

Так целые дни проходят в исканиях, – либо на фоне декорации, изображающей угол улицы, где можно работать с автомобилем, либо наверху в доме, где собирается военный совет, или перед величественным памятником, представляющим собой три аллегорические фигуры, смысл которых Чаплин просит нас хранить в тайне до тех пор, пока эта тайна и этот памятник не предстанут перед обитателями всего земного шара. <...>

Чаплин и Киш

Мы часто говорим о фильмах. Чаплин не знает ни одной русской кинокартины. (О, Голливуд!) Вчера он был в кино и страшно волнуется по поводу того, что показанные перед началом киносеанса танцы разыгрывались на колеблющемся серебристом фоне, который нарушал общее впечатление.

Он рассказывает также ряд эпизодов из истории своих собственных картин. В фильме «Цирк» обезьяны так исцарапали Чаплина, что он около шести недель должен был лечиться. Еще и теперь можно видеть два шрама. А как бесновались владельцы обезьян! Обезьяны принадлежали четырем различным статистам, и каждый считал, что именно его обезьяна играет главную роль. «Направь аппарат вниз! – кричал один из них кинооператору. – Ведь ты же видишь, что Джонни сейчас на полу!» Другой: «Живей, живей! Менго поворачивает свою морду!» Чарли изображает сцену: четыре укротителя обезьян, четыре обезьяны, он сам и кинооператор!

– «Парижанка» не имела успеха. Что вы, мистер Киш, думаете о картине «На плечо!»?

– Я не знаю этого фильма, его не показывали в Германии.

– В Америке эта картина теперь запрещена к постановке, потому что в ней фигурирует Гинденбург, президент дружественной нам страны. Между тем он изображен отнюдь не карикатурно, даже император и кронпринц не задеты! Я ни на секунду не присоединился ко всеобщей травле немцев, я никогда не представлял в карикатурной форме, за исключением только одного прусского офицера, который плохо обращался со своими прусскими солдатами. И когда я его избиваю, приходят немецкие солдаты и благодарно жмут мне руку. Это не понравилось милитаристам: американский солдат обменивается рукопожатиями с «гуннами»! Я очень горжусь этой картиной, она возникла в самый разгар самого безумного военного психоза. Она обличает все безобразия и ужасы войны. Это – революционная картина, не пацифистская, а революционная, если учесть момент, когда она появилась. Вы должны видеть эту картину. Вы должны сейчас же видеть ее!

Он отшвыривает свою бамбуковую тросточку и котелок и бежит в демонстрационный зал. Я опять в том же зале, в котором сидел несколько дней тому назад, рядом с тем, кто запретил мне выражать свое одобрение по поводу отрывка из картины «Огни большого города». Сегодня рядом со мной сидит некто, кто все время хватает меня за колени и трясет за плечи: «Смотрите, смотрите – сейчас будет чудесная сцена!» Ах ты, чудак, сидящий по мою левую сторону! Не толкай меня, не хватай меня за плечи: кто нуждается в совете быть внимательным, когда демонстрируется картина Чарли Чаплина?

– Видите, это тоже поставили мне в укор, что в числе подарков для солдат в картине фигурирует вонючий сыр! И то, что окопы были залиты водой... (Солдат Чаплин ложится в воду, берет, однако, рупор в рот, чтобы не захлебнуться. Рано утром он вытаскивает из воды омертвевшие ноги и трет их, пока не замечает, что это ноги его соседей.) Эту вот сцену (Чарли загримирован деревом за немецкими окопами) мы сняли на лоне природы. Никто из дублеров меня не мог заменить. Мы носились по адской жаре, пока я наконец не свалился!!! Вы видите этого толстяка? Вы узнаете его?

– Да, я узнаю его. Это Бергманур. Теперь он мирно сидит рядом со мной и вспоминает о бешеной скачке в убийственную жару.

– Вы видите?.. Видите?

– Да убирайтесь к черту! Я вижу! Я вижу все! Не мешайте!

Но затем следует сцена, еще более прекрасная, чем повесть Горького о старой проститутке, которая просит писаря написать письмо воображаемому возлюбленному.

Полевая почта не принесла солдату Чаплину, к его великому огорчению, ни единого письма, ни единой открытки. Он заглядывает через плечо товарища в письмо, которое тот получил с родины. Чаплин удовлетворенно кивает головой, так как он из него узнает, что дома все благополучно. Чаплин смеется замечаниям детей. Бурая корова заболела шесть дней тому назад и пала. Чаплин оплакивает бурую корову, и слезы его падают на затылок того, кому адресовано письмо.

Тот гневно оборачивается, и Чаплин, по-чаплиновски передернув плечами в сознании своей вины, ковыляет прочь, так как он не имеет права на эту радость и на эти страдания...

Тут я кладу моему соседу руку на колено.

---

*Приводится по изданию: Чаплин Ч.С. О себе и своем творчестве. М. : Искусство, 1991. Т. 2. С. 253-261. (Стилистика перевода с немецкого сохранена по изданию: Эгон Эрвин Киш имеет честь представить вам американский рай. М. – Л., 1931, с.79, 305-323. – Примеч. сост.)
Фотографии Чаплина и Киша взяты из блога Discovering Chaplin.
**Генри Клайв изначально должен был играть миллионера в фильме, но был уволен после того, как отказался падать в воду в сцене самоубийства, из-за того что вода казалась ему слишком холодной. Вместо него Чаплин взял на эту роль Гарри Майерса.
Гарри Крокер в "Огнях большого города" был ассистентом режиссера и сыграл витринного оформителя в вырезанном эпизоде с застрявшей в канализационной решетке щепкой, но тоже был уволен по таинственной причине, известной, судя по всему, только ему и Чаплину. Через некоторое время они помирились и восстановили дружеские отношения.