История Милдред Харрис, рассказанная ею самой: ч.2

Я продолжаю выкладывать перевод статей, опубликованных первой женой Чарли Чаплина в газете The Syracuse Journal в 1927 году.

***

История Милдред Харрис, рассказанная ею самой

_____________

Милдред Харрис, 1927 г.

ЧАСТЬ I – III

ЧАСТЬ IV

Чарли Чаплин любил собирать вокруг себя небольшую компанию друзей, которые нравились ему не за их богатство, социальное положение или веселый нрав, а за их дружеское отношение, просто потому, что общение с ними доставляло ему удовольствие.

У него было очень мало настоящих друзей. Думаю, больше всех он любил Дугласа Фэрбэнкса и Джона Бэрримора. Как бы ни интересовались люди захватывающей профессией Чарли, мало кому из них самих удавалось заинтересовать его в большей степени, чем какому-нибудь бездельнику или обычному богачу. Очень, очень немногие женщины попадали в этот узкий близкий круг.

Ему случалось говорить, что расположение женщины стоит больше, чем все умы мира, и что он и на милю не подойдет к девушке, у которой ум преобладает над сердцем.

– Ни один мужчина никогда не рисковал жизнью ради того, чтобы спасти женщину, соблазнившись ее интеллектом, – сказал он мне однажды.

Я прекрасно знала, что интеллектуально я ему не ровня. Но мне кажется, девушкам нравится чувствовать, что их муж умнее, чем они. По крайней мере, я понимала его мысли и мечты, пусть даже я не могла разделить их с ним или хотя бы сказать ему, что я его понимала.

Если не считать его молчаливых настроений и его рассеянности, когда он всех воспринимал в штыки или, по крайней мере, не хотел ни видеться, ни разговаривать с кем бы то ни было, я не чувствовала себя обиженной или несчастной.

Он говорил мне иногда, что я была «отличным слушателем» – то есть говорил, когда был в настроении разговаривать со мной. Во время нашей помолвки и еще до этого он, бывало, читал мне стихи. Он прекрасно читает, и я могла слушать его часами.

Уже после свадьбы он иногда советовал мне те или иные книги, и я всегда с готовностью принимала его советы. Знаю, что благодаря ему я стала гораздо лучше разбираться в музыке, искусстве и литературе

– Я люблю тебя за то, что ты не пытаешься умничать, – сказал он однажды вскоре после того, как мы поженились.

И всё же я видела, что он был счастлив, когда проводил время со своими немногочисленными друзьями, которые говорили с ним на одном языке – языке книг, картин и музыки.

Они часто заходили к нам, и Чарли засиживался с ними до глубокой ночи, бесконечно рассуждая обо всех тех вещах, которых я не понимала.

Он хотел, чтобы я присутствовала там, но я видела, что он был всецело поглощен беседой: книгами, которые они обсуждали, музыкой или вечными сценариями, которые никогда надолго не покидали его мысли.

Пожалуй, главным и неисчерпаемым источником вдохновения для него служили, наряду с его работой, книги, картины и скрипка. Его библиотека, насколько мне помнится, была буквально забита книгами, самыми разными книгами, которые он читал и знал. Он был консервативен в отношении многих затрат, но всегда покупал новые книги или картины.

Чарли Чаплин не любит говорить о себе. Я не припомню, чтобы он хоть раз рассказывал какие-нибудь истории из своего прошлого. Уверена, там не было ничего, чего стоило бы стыдиться или что следовало бы скрывать, но он всегда жил в настоящем и думал о будущем. Он сказал мне однажды, что попал в кино по чистой случайности. Он не особенно интересовался кинематографом, пока Мак Сеннетт не пригласил его (когда Чарли был на гастролях с водевильной труппой) сыграть небольшую роль в фильме. Именно тогда он и «нашел себя».

Это случайное предложение сняться в кино, которое он принял, не считая его чем-то важным, изменило всю его дальнейшую жизнь. К сожалению, я не могу поведать вам ни подробности, ни точные даты. Как я уже сказала, Чарли никогда особенно не распространялся о своем прошлом ни при мне, ни при других. Ему это было не интересно.

(Прим. ред.: Интересные факты о его выдающейся профессиональной карьере в изложении его управляющих и коллег можно вкратце обобщить следующим образом:

Играя не особенно заметные или хорошо оплачиваемые роли в гастрольной водевильной труппе Карно, он был приглашен Маком Сеннеттом, уже завоевавшим известность в кино, сыграть небольшую роль в его картине. Контракт был подписан в гримерной театра-варьете в Филадельфии в 1914 году*. Тогда Чарли Чаплин и помыслить не мог, что предвещала ему эта работа.

Технология фотосъемки, которая меняет все человеческие лица, в результате чего одни выглядят привлекательными, а другие – отталкивающими, смогла выявить те присущие Чарли Чаплину качества, которые невозможно было разглядеть невооруженным человеческим глазом. Смирение, чуткость или трогательность – та гамма эмоций, что обнажились на экране, хоть и не видимых человеческому глазу в студии – так очаровали кинозрителей, что в то мгновение, как Чарли Чаплин появлялся в кадре, все остальные персонажи фильма забывались.

Перед ними представало простодушное выразительное лицо, на первый взгляд не особенно красивое или утонченное, однако алхимия фотосъемки раскрывала его трогательность, комизм и редчайшую чувствительность. Эти черты, несомненно, были заложены в мозгу и в сердце актера. Однако они были неразличимы для невооруженного глаза. Лишь магия фотосъемки смогла сделать их видимыми и передать их неотразимое обаяние**.)

_____________

* «Небольшая роль» предполагала годовой контракт с окладом в 150 долларов в неделю, который был подписан в конце 1913 года. Со своей стороны Чаплин подписал его, когда был в Портленде, штат Орегон (согласно биографии Дэвида Робинсона «Чарли Чаплин. Жизнь и творчество»). Чаплин должен был занять место одного из ведущих комиков Кистоуна. В Филадельфии же он получил ту судьбоносную телеграмму, после которой всё и завертелось. Это было весной 1913 года.

** Довольно спорное утверждение, однако сама по себе мысль показалась мне интересной.

ЧАСТЬ V

Когда мы поженились, я думала, что мои друзья станут его друзьями, и уже рисовала в своем воображении, как буду принимать их в нашем новом доме. Однако я очень быстро поняла несостоятельность этих ожиданий. В вопросах дружбы Чарли не отличался достаточной широтой взглядов, чтобы поддерживать приятное общение с людьми, которых он не находил интересными. Так получилось, что между моими друзьями, которые были у меня до замужества, и моим мужем было очень мало общего. Они были ему абсолютно безразличны, и он даже не пытался скрывать этого.

Этому человеку очень трудно не показывать свои настоящие чувства. Если ему кто-то не нравится, это сразу становится понятно. Вероятно, он демонстрирует это и не осознанно – просто он не видит смысла притворяться. Таким образом, я обнаружила, что моим планам приглашать своих друзей к нам в гости не суждено осуществиться. Я никогда не могла предсказать, как проявит себя темперамент Чарли.

Быть может, он не был бы совсем уж неучтив с моими гостями, но я знала, что они сразу увидят и почувствуют, что ему скучно с ними и он хочет, чтобы они ушли.

Возможно, причиной тому была ревность, поскольку он был чрезвычайно ревнив. Он хотел, чтобы я принадлежала только ему, даже когда оставлял меня одну на несколько дней и ночей подряд.

В нашей совместной жизни никогда не вставал вопрос о другой женщине или женщинах. Наш брак оказался разрушен его гениальностью, его темпераментом и ужасной отчужденностью, рожденной его настроениями и привычками. Другие женщины не имели к этому отношения. Я больше не виню Чарли за его идиосинкразию или холодность. Думаю, что гении, подобные ему, обречены быть одинокими, оторванными от всех и несчастными большую часть времени – такова их трагедия. Он ничего не мог с этим поделать. Видите, сейчас я могу достаточно объективно анализировать свои два года совместной жизни с Чарли Чаплином.

Просто такого он был склада человек, такова была его натура. Думаю, что он сам не всегда отдавал себе отчет в том, что делал, или какое впечатление порой производили его слова. И если бы он сумел измениться, он бы уже не был самим собой.

Он раскрылся передо мной как натура странная, отрешенная, преследуемая добрыми, а порой, возможно, и недобрыми побуждениями или соблазнами, приступами вдохновения и тревогами, которые раздирали его на части и не давали ему покоя.

Единственная истинная любовь в жизни Чарли Чаплина – его творчество. Всё остальное преходяще – за исключением, разве что, его любви к своей матери и своим детям. Таким я его знала. Думаю, он и сам сознает, что не способен сохранить любовь и найти в ней счастье, как другие мужчины. Он сделан не из того теста. Когда наш союз постигло разочарование, он стал говорить, что не верит в то, что любовь выдержит испытание браком – по крайней мере, не в его случае. Он говорил, что, к сожалению, не в его силах было изменить это.

– Вечна лишь материнская любовь, – повторял он мне.

Мой собственный опыт показал, что хотя в отношении его это, должно быть, в самом деле так, он всё равно верит в то, что «на сей раз это любовь на всю жизнь» – пока его темперамент не возьмет над ним верх и он вновь не погрузится в свое внутреннее одиночество.

Однако он непоколебимо предан своей работе и своему творчеству. В этом сомнений нет. Всякий, кто знает, как он боролся за достижение своей цели, сколько трудностей ему пришлось преодолеть и что при этом ему никогда в полной мере не удается полностью утолить свои амбиции, сразу понимает, что сильнее всего в жизни он предан своему искусству. Он был готов работать часами над какой-нибудь деталью, которая остальным казалась незначительной. Его погруженность в работу заставляет вспомнить одну крылатую фразу, которую я однажды прочитала: «Совершенство в работе складывается из мелочей, а совершенство – уже не мелочь»*.

Я ощутила это еще во время нашего медового месяца, когда впервые стала свидетельницей того, как его настроения начали проявлять себя. Когда он работает, ничто другое не имеет значения. Реальный мир для него не существует. Много раз случалось, что он забывал поесть.

– Чарли, – говорила тогда я, – ты знаешь, что забыл пообедать сегодня?

Но он даже не слушал. Он был слишком поглощен своей работой, творческим поиском правильных человеческих эмоций и человеческих реакций, которые отражали бы жизнь такой, какой он ее видел. Время не играло никакой роли. Иногда он мог проработать хоть всю ночь. Днем он проводил долгие часы на студии, а затем возвращался домой – не для того, чтобы расслабиться или отдохнуть, а чтобы просидеть до утра, размышляя над проблемами своей истории.

Независимо от того, как рано начиналась работа на студии, он уже был там, готовый двигаться вперед. Если у других съемка картины занимала несколько недель, то он мог работать над одним сюжетом долгие месяцы, терпеливо прорабатывая сцену за сценой.

Я редко приходила на студию, когда он работал. Не то, чтобы он запрещал мне приходить, но я чувствовала, что мое присутствие отвлекало его. Я была чужеродным элементом, который не фигурировал в его работе. И дело было вовсе не в том, что я была его женой – это касалось всех.

Не думаю, чтобы Чарли когда-либо задавался вопросом, понравится ли его зрителям та работа, которую он делает, или та картина, которую он снимает. Для него важно лишь одно: чтобы выполненная работа удовлетворяла его собственное художественное видение. Обо всем остальном он забывает. Если он доволен результатом, больше его ничто не волнует. Помню один типичный для него случай. Речь шла о небольшой комедийной сценке, о крошечном эпизоде его картины.

По сюжету один из актеров должен был есть «хот дог» (сосиску). Чарли хотел, чтобы он поедал ее с этаким блаженным выражением крайнего наслаждения и удовольствия.

Он попробовал пройти эту сцену сперва с одним актером, потом с другим – неважно, кто в ней играл, лишь бы всё было сделано правильно. Но никто не подходил Чарли.

Наконец он нашел человека, у которого получилось почти то, что нужно. Чарли работал с ним, показывал ему, что нужно делать, репетировал, повторял одно и то же снова и снова, пока несчастный больше смотреть не мог на сосиски. Подумайте, каково работать часами над одной простейшей сценкой, которая займет от силы минуту в завершенной картине.

И всё равно это было не совсем то, что ему было нужно, и вместо того, чтобы просто оставить эпизод как есть, мол, «и так сойдет», Чарли полностью вырезал его из фильма. Даже такая мелочь должна была изображаться четко так и не иначе. И неважно, сколько времени и денег на это тратилось.

Точно так же он относится и к себе. Он так же требователен и скрупулезен по отношению к самому себе, как и по отношению к своим актерам. Он должен сыграть безупречно. Возможно, именно поэтому он не может работать, когда ему приходится думать о чем-то еще – о деловых контрактах, или адвокатах, или о скучных или надоедливых посетителях. Вполне вероятно, что он мог бы сыграть свои комедийные сценки, и зрители в студии никогда не заметили бы разницы, но Чарли считал невозможным попусту растрачивать свою неповторимую индивидуальность.

Несмотря на всю пришедшую к нему славу, он, казалось, до конца не представлял, как глубок интерес публики ко всему, что он делает. Он терпеть не мог давать «интервью» и ненавидел, когда его жизнь становилась предметом праздного любопытства. Наверное, сейчас он обескуражен и не может понять, почему его личные дела привлекают столько внимания.

Он никогда не поймет, что публика воспринимает человека и его творчество как единое целое, никогда их не разделяя. В его представлении артист существует только в своей работе и только ради нее. И если работа хороша, то она заслуживает признания. Всё остальное не имеет значения. Могу представить, как он говорит:

– Почему мои картины должны восприниматься иначе после всего, что произошло? Какое публике дело до МЕНЯ? Моя работа – вот что важно.

_____________

* Это высказывание принадлежит Микеланджело Буонарроти и более точно звучит так: «Из мелочей рождается совершенство, а совершенство – уже не мелочь».

ЧАСТЬ VI

Не могу сказать, чтобы Чарли Чаплин когда-либо отводил конкретные часы для работы, развлечений, приема пищи или сна. Театральный актер вполне может вести размеренный образ жизни, если только он не на гастролях, но для кинопродюсера всё зависит от того, как идет работа.

Нужно учитывать дальние выезды на «натурные съемки», но даже когда вся работа ведется на огромной студии, всегда возможны разнообразные простои или иные сбои в сроках.

Чарли Чаплин не придерживался какого-то определенного режима. Иногда он вставал очень рано, иногда – очень поздно, если предыдущей ночью допоздна засиживался за чтением, работой или размышлениями.

Он был не привередлив в еде. Ему нравилось всё, что было хорошо приготовлено и сервировано, однако особых предпочтений у него не было, и он привык жить достаточно просто. Он почти не употреблял алкоголь – иногда мог выпить стакан вина за ужином. Он предпочитал сотерн шампанскому или виски с содовой. Тот факт, что он предпочитал легкое, некрепкое французское белое вино более крепкому английскому джину и шотландскому виски или американским коктейлям и хлебной водке, говорил о том, что он не нуждался стимуляторах.

Конечно, иногда он пил шампанское – на званых приемах, где его подавали другим. Короче говоря, Чарли Чаплин – человек не пьющий.

Меня часто спрашивают, какие черты преобладают в его характере. Зная его так же хорошо, как знала его я, и анализируя нашу совместную жизнь, я не могу говорить о преобладающих чертах его характера, не сделав двух противоречащих друг другу утверждений. Первое заключается в том, что я не думаю, что он способен сделать какую-либо женщину счастливой или хотя бы довольной положением его жены. Его страстная увлеченность своей работой, его неуправляемые настроения, его забывчивость в отношении всех, кто не имеет отношения к его работе, или мысль, захватившая его в данный конкретный момент, делают его порой таким огромным эготистом, что находиться с ним в постоянных отношениях невозможно. Его жена чувствует себя беспомощной, одинокой и ненужной. Никто не сможет быть счастлив в подобных обстоятельствах.

А теперь что касается противоречия. Три его преобладающие черты, на мой взгляд, это: его страсть к работе, его любовь и расположение к маленьким детям и даже к малышам, его сильная привязанность к его матери, Ханне Чаплин.

(Прим. ред.: Эта мать сейчас живет на побережье под Лос-Анджелесом. Она страдает слабым здоровьем: на ее душевном здравии сказалось потрясение от пережитых воздушных налетов в Лондоне во время войны*. Ее сын перевез ее в Калифорнию после того, как был принят новый закон об иммиграции, но она не попадала под иммиграционную квоту. Чарли Чаплин добился для нее разрешения на перемещение по территории и временное проживание в Соединенных Штатах сроком на один год. С тех пор это разрешение продлевалось уже несколько раз, хотя у Чаплина были с этим некоторые трудности. По закону она подлежит депортации, однако доброжелательные чиновники иммиграционной службы смотрят на ее случай сквозь пальцы, поскольку, невзирая на ее инвалидность, вероятность того, что она может оказаться на иждивении государства, полностью исключается.)

Глубокая концентрация Чарли Чаплина на своей работе и его удивительная физическая сила стали причиной шрама на переносице, который останется с ним на всю жизнь. В одном из эпизодов своего фильма он хватается за фонарный столб, чтобы не упасть. Этот эпизод снимался на настоящей улице с настоящим фонарем. Чарли Чаплин так энергично схватился за фонарь, что уронил его на себя, упал сам и сломал себе переносицу**. Ему пришлось наложить несколько швов, и он потерял очень много крови. «Я даже не знал, что во мне есть столько крови», – говорил он впоследствии.

Эту сцену впоследствии включили в фильм, хотя зрители, вероятно, так никогда и не узнали, как близок в ней оказался Чарли Чаплин к настоящей трагедии. Как бы там ни было, его нос теперь украшает шрам, который видно даже сквозь грим.

Неутомимый в процессе работы, Чарли Чаплин, однако, всегда внимателен к своим актерам. Он требует от них полной отдачи, однако он вовсе не такой, как некоторые звезды и режиссеры, которых совершенно не волнует, как долго они заставляют своих людей ждать или сколько бессмысленных усилий они из них выжимают.

Все сюжеты своих фильмов он действительно придумывает сам, независимо от того, он ли автор исходной идеи или нет. Он берет ту или иную идею, вертит ее так и эдак, изменяет ее и совершенствует, облекает в свою фантазию, добавляет небольших штрихов, маленьких неожиданностей, пока сцена не становится полностью чаплинской, даже если сам он в ней не появляется. «Результаты», которых он добивается, всегда уникальны, оригинальны, ни на что не похожи и несут на себе печать его личности.

Он всегда готов оказать содействие другим актерам в получении ими своей доли общественного признания. Он сделал это для Джеки Кугана, Эдны Первайэнс – и многих других. «Малыш» был чаплинской картиной, но Джеки, по мнению некоторых, «затмил всех», и никто не радовался этому факту больше, чем Чарли.

Я уверена, что он был так же доволен успехом Эдны Первайэнс в «Парижанке», как своими собственными триумфами. Не могу себе представить, чтобы Чарли завидовал или ревновал к успеху какого-либо актера.

На премьере своих собственных картин он нервничает так, как будто впервые выходит на сцену. Раньше мы вместе ходили на премьеры, и он весь фильм наблюдал одним глазом за толпой, прислушиваясь к ней и следя за ее реакцией.

Он частенько проскользал в кинотеатр, где шла его картина, и, неузнанный, смешивался со зрителями, чтобы уловить их эмоции. Удивительное сочетание – это желание узнать, насколько миру понравилось его творчество, и полное игнорирование потенциальной аудитории в процессе работы. Во время съемок картины он, казалось, никогда не задумывался и не переживал ни о каких зрителях, главное – чтобы ему самому нравилось то, что он делал. После же того, как картина была закончена, он больше не интересовался ею, а снова и снова прятался в темноте кинозала, чтобы проанализировать, какое впечатление его личное искусство производило на публику.

Это человек, который никогда не бывает полностью удовлетворен результатами своего труда. Как бы хорошо он ни выполнил то или иное дело – а он не успокоится, пока не будет уверен в том, что выложился по полной – он никогда не останавливается на достигнутом, а стремится сделать что-то еще лучше.

Да, не зря говорят, что истинная любовь Чарли – это его творчество; хотя я знаю, что детей он любит не меньше. Именно поэтому женщине никогда не удастся занять большое место в его жизни – ей всегда придется отступать в сторону, когда в нем пробуждается творческий гений, заглушающий все другие инстинкты.

Чарли Чаплин любит детей, всех детей.

Несмотря на всю его гениальность, всю его зрелость, весь его опыт, он во многом остается совершенным ребенком. Возможно, таковы все гении искусства. Эта любовь к маленькому народцу – одна из самых человечных его черт. Он приходит в восторг от любого ребенка, с которым встречается.

После того, как мы поженились, он часто игнорировал моих друзей и относился к ним довольно прохладно, но он всегда радовался, когда его навещали дети.

Я имела возможность наблюдать за тем, как он встречал ребенка у дверей нашего дома с великолепным напускным достоинством, как будто юное поколение было уже совсем взрослым. Он церемонно приветствовал детей, изображая, к их бесконечному восторгу, невероятную торжественность. Дети это обожают. А минуту спустя он уже хватал их за руки и носился с ними по газону с хохотом и воплями, как будто он был младше всех в этой компании. Не раз я наблюдала за тем, как он играл с ними в догонялки и прятки, как опускался на четвереньки и катал ребят по газону.

Как бы глубоко Чарли ни был погружен в свою работу, как бы ни бывал он холоден и безразличен к взрослым, дети всегда заставляли его забыть обо всем. Он говорил, что в каждом ребенке живет поэт и идеалист, чего нельзя сказать о большинстве взрослых.

Он всегда хотел, чтобы у нас был ребенок. Я знала, что его надежды и планы были абсолютно искренними. И когда родился мой малыш, я думала, что наш ребенок свяжет нас навсегда.

Эту главу моей истории мне не хочется писать, но я знаю, что она должна быть рассказана.

Наш ребенок прожил очень мало. И когда его маленькая жизнь погасла, я поняла, что нечто между мной и Чарли умерло навсегда.

Чарли отгородился от всех стеной льда. Он так хотел этого малыша, и вот его больше не было.

Он так страдал из-за смерти ребенка, что совсем забыл обо мне. В те ужасные дни я крайне нуждалась в утешении и поддержке своего мужа. Я хотела, чтобы он был рядом. Но вместо этого он продемонстрировал такое равнодушие, которого я не могла понять.

Постепенно я начала осознавать, что малыш значил для него больше, чем я; что его настолько поглотило собственное несчастье, что я была забыта. Ослабленная болезнью и отчаянно несчастная, я почувствовала, что всё было кончено. Моя любовь к Чарли оборвалась как скрипичная струна. Его любовь тоже умерла, я это чувствовала. Только ребенок мог сохранить наш союз. Но ребенок был мертв. Вероятно, тогда мне было очень горько.

Время лечит всё. Оглядываясь на шесть лет в прошлое, я вижу всё гораздо яснее. Однако тогда я была слишком молода и только-только пережила трагедию. Но что не убивает нас – то делает нас сильнее!

_____________

* Такой была официальная версия, которую Чаплин использовал, чтобы объяснить состояние здоровья своей матери.

** Речь идет об этом эпизоде из «Тихой улицы» (Easy Street). Разумеется, и улица, и фонарь были частью декораций. Чаплин никуда не падал и не ломал переносицу, а рассадил ее об острый металлический край фонаря. Всё остальное было так, как рассказывает Милдред.

Продолжение следует...

Ссылку на оригинал статьи можно найти здесь.